Внимание исследователей не раз привлекалось к одной из характерных черт народных календарных праздников - к употреблению масок, маскарадных и прочих необычных костюмов. В литературе имеется очень много описаний святочного и карнавального ряжения, фигурирующих при этом разнообразных масок и нарядов, сценок и спектаклей, которые устраиваются ряжеными, текстов песен из их репертуара. Имеются и попытки обобщений, сопоставления маскарадного инвентаря разных народов, типологической и иной классификации масок. Есть, наконец, и опыты исторического анализа обычаев маскирования и ряжения, попытки найти древнейшие корни этих обычаем и их последующую эволюцию.
Однако несмотря на обилие литературы и многое в интересующем нас явлении остается не достаточно ясным.
В научной литературе до сих пор главное внимание посвящено собственно маскам, употребляемым с разными назначениями: обрядовым, культовым танцевальным, театральным. Крайнее разнообразие их форм требовало какой-то систематизации. В специальной литературе чаще всего используется классификация масок, предложенная немецким этнографом Рихардом Андрэ еще в XIX в. и основанная на функциях и назначении масок. Маски подразделяются на культовые, военные, погребальные, судебные, танцевальные и театральные. Не вдаваясь в критику этой классификации, отметим, что она для нас полезнее, чем другие способы классификации, построенные, например, на чисто внешних признаках: материал, из которого сделана маска, форма, способ ношения и пр.
Оставляя совершенно в стороне эти внешние признаки масок и до поры до времени не затрагивая вопроса об их различных современных применениях, коснемся сначала одного из основных вопросов, связанных с обычаем ношения масок, - о первоначальном зарождении самого обычая маскироваться. Что побудило древних людей стараться изменять свою внешность, закрывая лицо или все тело маской и особым нарядом? Когда и в каких условиях сложился этот обычай? Каковы были его первоначальные мотивы?
По этому вопросу высказывались различные взгляды. Согласно старой "натурмифологической" концепции, в основе ритуального употребления масок (в частности масок, изображающих животных; другие не принимались во внимание) лежали древнее мифологическое мировоззрение и астрально-мифологический символизм. "Древнейшим воззрением на грозовые тучи, как на стада различных животных и звериные шкуры, - писал А.Н. Афанасьев, - объясняется обряд ряженья". Сейчас этого взгляда никто не разделяет. Другие ученые рассматривали обрядовые маски как воплощение тотемов, или духов умерших, духов предков и т.п.; иные указывали на аграрно-магические функции масок, особенно когда употребляется маска козы, быка, лошади - носителей высокопроизводительной потенции.
Очень важно сделанное впервые Генрихом Шурцем указание на типологическую связь европейских обычаев ритуального маскирования с мужскими тайными союзами отсталых народов.
Помимо попыток общего решения проблемы о происхождении обрядовых масок, есть в литературе и примеры более узкой постановки вопроса: каковы корни именно европейских карнавально-маскарадных обычаев? ИХ связывают с традицией, идущей от античности. Такие взгляды развивают, например, применительно к южнославянским кукерам и русалиям болгарский ученый Михаил Арнаудов.
Наиболее удачным и полным решением проблемы генезиса и эволюции ритуальных масок можно считать, видимо, исследование советского ученого А.Д. Авдеева "Маска". Его концепция выгодно отличается от других последовательно проводимым принципом историзма. Она построена притом на широком привлечении обширного археологического и этнографического материалов и, что особенно важно, на ясном понимании того, что история масок тесно связана с общим ходом человеческой истории. В кратком изложении эта концепция такова.
Еще в эпоху раннеродового общества при господстве охотничьего хозяйства применялась техника охотничьей маскировки для скрадывания зверя. Из этого стихийно-практического обычая произошли позже охотничьи магические пляски. Надевая звериные маски и шкуры, люди пытались заманить зверя. Из охотничьих позже развились тотемические пляски. С усложнением общественного строя в период развитого родового общества появляются маски, изображающие умерших предков. В период распада родового строя начинают употребляться маски, изображающие духов, маски тайных союзов, шаманские маски. В эпоху раннеклассового общества появляются "маски мистериальных представлений", и, наконец, в период развитого классового общества - театральные и карнавальные маски.
При всем неизбежном схематизме этой концепции и, следовательно, сильном упрощении исторического процесса (что сознает и оговаривает сам Авдеев), можно согласиться, что общие контуры процесса и основные его стадии намечены здесь правильно.
При пристальном рассмотрении традиционных обычаев праздничного ряжения народов Европы обращают на себя внимание следующие их особенности:
1. Обычаи эти приурочены не ко всем календарным праздникам, а сосредоточены главным образом вокруг двух циклов: святочно-новогоднего и масленично-карнавального, т.е. к зиме и началу весны.
2. Поразительно разнообразие типов и форм ряжения и маскирования, с трудом поддающихся классификации.
3. При всем их разнообразии, однако, выполняемые ими в праздничном ритуале функции немногочисленны и почти одинаковы у всех народов.
Попытаемся все же как-то систематизировать общие для традиционных календарных праздников типы ряжения и маскирования, уложить их хотя бы в условную схему. Как мы увидим, типов этих гораздо больше, чем обычно думают.
Самый характерный вид ритуального ряжения - это употребление масок и нарядов, изображающих животных, домашних или диких. На них чаще всего обращается внимание исследователей; они действительно образуют наиболее ясно очерченную, компактную группу. Здесь в свою очередь налицо большое разнообразие - от реалистического макетного воспроизведения облика животного до весьма условных намеков на него.
Очень характерен, например, новогодний обычай, еще недавно соблюдавшийся в горной Шотландии: главный исполнитель обряда закутывался в нарочно припасенную для этого шкуру быка (с головой, рогами, копытами и хвостом) и вместе с другими участниками обряда обходил дома с особыми песнями-пожеланиями. У некоторых народов, особенно у западных славян, у немцев, у кельтских народов Англии, главное место в обряде занимает своеобразный макет коня: череп или деревянная морда лошади надевается на палку, и ее держит в руках человек, закутанный каким-нибудь покрывалом. Местами (например, в Южной Чехии) фигуру коня составляли два или три парня: передний держал в руках соломенную конскую голову а длинной палке, другой или два других стояли за ним, пригнув голову и положив руки на плечи впереди стоящего, всех вместе покрывали белой материей; иногда третий парень садился на созданную таким образом фигуру верхом. Высказывалось мнение, что это лишь замена прежнего участия в обряде живого коня. И в самом деле, в некоторых районах Польши в обычае колядования еще недавно принимал участие не ряженый, а всадник на настоящей лошади. Но вероятнее, что здесь надо говорить не о замене (ибо животные маски были известны еще в палеолите), а в контаминации двух серий обрядов: ритуальное употребление лошади есть лишь одно из проявлений широко распространенного культа коня, обычай же ряжения имеет свои собственные корни.
У тех же поляков святочные ряженые очень часто изображали козу, туроня (какая-то комбинация козы и быка), оленя, медведя, волка, барана, аиста, петуха и др. Кстати, в Польше козу водили иногда живую (а не маску), приписывая ей магическое воздействие на урожай. Те же или иные животные, домашние и дикие, фигурируют в святочных обрядах других народов.
Что касается карнавальных (масленичных) обычаев, то в них тоже обычно применяются животные маски: коня, медведя, волка, аиста и других животных и птиц.
Более ограниченное распространение получили маски, воплощающие мифологические и демонологические образы, быть может, это какие-то древние божества или духи. У германоязычных народов и у словенцев это фантастические Перхты, Рупрехты, Клаусы, Воданы, различные горные духи, частью безымянные. Маски этих фантастических существ часто делались нарочито страшными.
Особую категорию, по крайней мере по внешнему виду, составляют фигуры великанов, сооружаемые из разных материалов - палок, ткани, папье-маше и пр. Обучай водить по улицам великанов распространен лишь у немногих народов: у испанцев, у народов Бельгии и юга Нидерландов (куда этот обычай занесен, вероятно, из той же Испании). Обряд приурочен к разным праздникам, преимущественно летним. По-видимому, он имеет древнее происхождение, может быть, даже с эпохи неолита, но в осмыслении фигур великанов сказалось влияние библейской и исторической традиции: великаны изображают то библейского Голиафа, то царя Ирода, то императоров Тиберия, Нерона и др. Иногда это - отвлеченные понятия. В испанской обрядности великанам часто сопутствуют карлики с большими головами из папье-маше.
С масками великанов отчасти сходны маски-наряды, закрывающие не только лицо человека, но и всю его фигуру, причем размерами они выходят за пределы человеческого роста. Собственно, это уже было не маскирование, а ряжение. Так, в Швейцарии применялись новогодние "маски", сделанные из еловых веток или соломы. В Англии во время майских праздников фигурировал "Джек в зелени": парень был спрятан в сложном сооружении из зелени на деревянных палках. В Пфальце (Германия) в троицын день по улицам водили молодого парня, закутанного в зелень: это был "Hans im Grunen".
От этой живой куклы, закутанной в зелень, ветки, солому, один шаг до такой же куклы, но сделанной целиком из соломы, веток и других материалов (без живого человека). В литературе очень часто описываются обряды с куклой-чучелом, изображающей карнавал, масленицу, зиму, смерть и пр. В конце обряда это чучело сжигается, топится в реке, разрывается на куски. Собственно, и люди, одетые в зелень, тоже символически умерщвляются (их бросают в реку, обрывают с них зеленый наряд и т.п.)
Своеобразную группу составляют маски-наряды, изображающие христианских святых; возможно, что это те же древние божества, но переименованные под влиянием церкви на христианский лад. В Центральной и Северной Европе - это св. Николай, св. Люция; у итальянцев - фея Бефана (искаженное название праздника эпифании); у французов - Пар-Ноэль (Отец-Рождество).
Эти персонажи фигурируют в народных обрядах, как правило, в посвященные им церковью дни: св. Николай (6 декабря), св. Люция (13 декабря) и пр. Но в самом ритуале ничего церковного нет: под масками выступают чисто фольклорные образы, притом, быть может, совсем недавнего происхождения. Св. Николай (он же Санта-Клаус, Клаус, Никель и т.п.) - главный персонаж шуточно-торжественой процессии, которая устраивалась в николин день в католических землях Германии и в соседних странах. В торжественно-мишурном епископском облачении, иногда верхом, сопровождаемый спутниками в страшных масках, он объезжал или обходил дома, раздавал подарки прилежным детям, грозил розгами непослушным.
Св. Люция тоже была главным действующим лицом в торжественной процессии, устраивавшейся в день ее именин. Ее представляла чаще всего девушка в белом платье, символизирующая свет и чистоту. Местами с Люцией связывались и представления о злой и опасной силе. В Скандинавских странах ритуал св. Люции сравнительно новый. Еще недавно он был известен только в богатых городских семьях. Роль Люции играла или старшая дочь хозяина, или служанка. С 1950 г. праздник св. Люции принял форму широкого демократического общественного праздника, им руководят редакции больших газет. Устраиваются конкурсы девушек, как местные, так и общенациональные, на право представлять св. Люцию.
В эту же группу "святых" масок и нарядов надо зачислять и "трех королей". Их шуточная процессия устраивается на церковный праздник эпифании (6 января), и весь обычай привязан к евангельскому рассказу о "поклонении волхвов" новорожденному Иисусу Христу. Но церковного тут мало. Мальчики, изображающие "королей" (Каспара, Мельхиора, Балтазара), одеты в белые балахоны либо в яркие наряды с мишурными коронами на голове; один представляет пожилого "короля", другой - молодого, третий - чернокожего.
Подобные персонажи, имена которых взяты из церковных текстов, представляли иногда по традиции, идущей от средневековья, действующих лиц в целых спектаклях-мистериях.
Чрезвычайно широко, может быть повсеместно, распространены были маски и маскарадные наряды, изображающие разные бытовые, социальные, иногда национальные типы. Они имели по большей части лишь развлекательную функцию. Носители таких нарядов разыгрывали между собой разные, в основном юмористические, сценки и целые спектакли, которые устраивались на святки, а особенно в карнавальные дни. То, что эти маски могли переходить из праздника в праздник, лишний раз свидетельствует об их позднем происхождении. Они не были связаны с какими-либо древними поверьями, их роль была чисто развлекательной. К таким святочным персонажам относятся: кузнец, солдат, трубочист, аптекарь, врач, музыкант, мусорщик, дед, бабка, царь, царица, дама, кавалер, цыган, цыганка, турок, арап и др. Наиболее характерные маскарадные типы карнавала: клоун, старик со старухой, жених, невеста, доктор, священник, полицейский, матрос, почтальон, пожарник, вожатый с медведем, мавр, арап и пр.
Простейшая, часто встречающаяся во всей Европе форма ряжения - это когда люди надевают вывернутую мехом наизнанку овчинную или иную шубу, тулуп. При этом мы можем вспомнить, что тулуп шерстью наружу не просто делает человека похожим на зверя - мех выступает как символ плодородия (например, в свадебных обрядах). Так что первоначально изображался, видимо, не обычный зверь, а дух природы, податель изобилия.
Самый простой вид маскировки - чернить себе лицо сажей. У большинства, если не у всех, европейских народов черный цвет - цвет смерти, иного мира. Черное лицо, возможно, - простейшая маска предка.
Совсем ничего церковного не было в народных инсценировках таких сюжетов, как борьба Зимы и Лета (у немцев, австрийцев, народов Швейцарии и др.) или драка между толстым сытым Карнавалом и тощей голодной старухой, изображающей Куарезиму (великий пост - у итальянцев, французов, испанцев, венгров, чехов и др.). Вообще, карнавал (запуст, мясопуст, фастнахт, фастлаг, вастенавонд и др.) олицетворяется в виде ряженого в гротескном наряде или соломенного (тряпичного) чучела.
В шуточно-маскарадных сценах, подобных упомянутым выше, порой очень отчетливо видна символика борьбы теплого сезона с холодным. По естественной психологической ассоциации идея весеннего тепла тянет за собой идею плодородия. Недаром в весеннекарнавальном маскараде ясно подчеркнуты именно черты плодородия (как человека, так и земли). Первое выражается зачастую грубо фаллическими чертами карнавальных нарядов и шуточной имитацией деторождения; второе - символикой обрядовой пахоты и посева, закутанными в зелень человеческими фигурами ("Джека в зелени" и пр.), играми и плясками сурвакаров и кукеров.
Есть мнение, что идея фертильности (магия плодородия и прежде всего - плодородия земли) лежит в основе и такого вида святочной и карнавальной маскировки, как травестизм, - обрядовая перемена пола: парни надевают женскую одежду, девушки - мужскую, затем устраивают шествие по деревне, поют и пляшут либо разыгрывают сценки. Этот игровой обычай отмечался многократно у очень многих народов - от испанцев и французов до финнов и греков. По мнению некоторых этнографов (например, Германа Баумана), практика травестизма порождена стихийным стремлением человека повысить свою половую потенцию (в конечном счете ради воздействия на плодородие полей). Напрашивается и еще одно, самое простое объяснение: люди надевают одежду другого пола, чтобы стать непохожими на самих себя в повседневной одежде.
В сущности специальная праздничная одежда, отличающаяся от будничной, служит той же цели: наглядно подчеркнуть, что праздник есть праздник, что он непохож на будни, хотя никакого "ряжения" в этом наряжании нет. У тех народов, у которых национальная одежда вышла из употребления и люди одеваются обычно по-современному, вынутая из сундука и надетая в праздничный день, она выполняет в сущности ту же функцию: подчеркнуть отличие праздника от буднего дня. Так обстоит дело, например, в некоторых районах Чехословакии и пр.
Обрядовое и праздничное надевание масок - одно из тех явлений культуры, в которых особенно ясно видно, что происхождение данного обычая может не иметь ничего общего с его современными функциями. Одно дело - какие древние корни обнаруживаются у какого-то определенного культурного явления при его историческом изучении; другое дело - какую социальную роль, какую общественную функцию оно в настоящее время выполняет.
В прошлом лежат для европейских народов и те обряды маскировки, которые связаны с системой тайных союзов. Эти тайные союзы составляют и сейчас еще живую действительность для народов Африки, Океании, а еще недавно - для индейцев Северной Америки. Пережитки мужских тайных союзов до сих пор присутствуют в традициях ряда народов Азии. Они сказываются местами и в обычаях европейских народов.
Главная функция масок и нарядов в системе тайных (по большей части мужских) союзов, - это запугивание всех нечленов союза, особенно женщин. Надевая маски, члены союза стараются нагнать страх на непосвященных, на женщин, с целью либо материально поживиться, либо закрепить свою власть, либо поморочить людей. Это достигается тем, что маски и наряды - нарочито страшные, они изображают опасных зверей (в Африке - леопардов), страшных духов, последнее особенно характерно (например, в Меланезии духи "дука", "тамате" и др.). И это сохранилось доныне в карнавальных маскарадах стран Европы: страшные маски, изображающие зверей, разных Перхт, Клаусов и прочих чудищ. Правда, ими пугают теперь только детей, но, возможно, не так давно пугали и взрослых.
Нетрудно проследить и более прямую преемственность между мужскими тайными союзами эпохи зарождения классового общества и современными праздничными маскарадами европейских народов. Во многих случаях сама организация маскарадных шествий с их бутафорскими нарядами и прочими параферналиями напоминает архаические союзы мужской молодежи. Таковы у болгар дружины сурвакаров и их новогодние выступления, организация масленичных кукеров, троицких русалий и пр. Таковы австрийские перхты в страшных нарядах, румынские кэлушарии, словацкие молодежно-обрядовые союзы.
Хотя и в меньшей степени, но в практике обрядового маскирования отразились идеи, связанные с магией плодородия. Быть может, и раньше эти идеи не занимали видного места в обрядности: аграрные культы принимали чаще не те формы. Но все же нельзя забывать о песенках типа: "Где коза ходит, так жито родит"; о греческом калогере, который под особой маской во время масленичного карнавала вспахивает землю; о таком же обычае болгар, немецких крестьян и др.
Можно думать во всяком случае, что идейно-психическая связь между маскированием и плодородием почвы - не так уж тесна. данные идеи могут контаминироваться, порождая обычаи, о которых только что упомянуто, но корни их лежат в разных плоскостях.
Наконец, нельзя упускать из вида и социальный, точнее, даже чисто классовый смысл обычая карнавального ряжения. Этот смысл очень выпукло показан в прекрасном исследовании М.М. Бахтина "Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса", где карнавальные обычаи рассмотрены на общем фоне общественной психологии эпохи Ренессанса. Это была эпоха, когда стихийный протест городского плебейского населения против феодального и церковного гнета облекался в форму пародирования и высмеивания торжественных церковных церемоний. Социальная сатира, принимавшая форму дерзких клоунад, гротескных нарядов, "соленых" шуток, была направлена против светских и духовных властей. Карнавальная этика - говорить и делать под маской самые смелые вещи - давала для этого вполне удобную форму.
Чисто классовый аспект обычая карнавального ряжения можно было бы рассматривать как важнейший его аспект. Но этому мешает то обстоятельство, что данное направление карнавальных игр в Западной Европе наблюдалось лишь в одну определенную эпоху - в эпоху Ренессанса. Аналогичные явления в других странах - скоморохи (в Московской Руси), маскарабозы (в среднеазиатских ханствах) и т.п. - принимали все же несколько иные формы. В новейшую эпоху и в Западной Европе момент социальной сатиры в карнавальных обычаях при всей его колоритности отступил на задний план.
***
Как бы то ни было, все сказанное выше - следы отживших или отживающих идей. А ведь сама практика обрядового маскирования живет, местами оживает после упадка, принимает более широкие и живые формы. Какие же идеи оживляют ее? Как раз не те, которые некогда вдохновляли исполнителей маскарадных обрядов. Современные функции календарно-праздничных маскарадов можно свести, видимо, всего к трем, да и они так тесно между собой связаны, что можно говорить даже о единой функции.
Во-первых, это простое развлечение, особенно для молодежи и детей. В этой элементарной функции традиция праздничного ряжения давно уже стала частью городского, а не только деревенского и, может быть, преимущественно городского быта. В городе она оторвалась от календарных праздников, и бал-маскарад устраивается теперь в любое время года. При этом, однако, сохраняется бесспорная преемственность от древней народной традиции.
Во-вторых, идея маскирования сохраняет в себе и более специфический, можно сказать, более глубокий смысл. В древности это был мотив перевоплощения, хорошо известный этнографической науке, то, что составляет содержание тотемических верований, когда человек есть человек и в то же время лягушка, ворон или попугай. Леви-Брюль назвал это "законом сопричастия": предмет, оставаясь сам собой, оказывается одновременно чем-то другим. А.Д. Авдеев считает подлинной сущностью маски то, что она надевается "с целью преображения в данное существо". Теперь, конечно, эпоха другая, и этой наивной веры в "преображение" или в "перевоплощение" уже нет. Человек, надевший маску козы или медведя, отнюдь не воображает, что он стал действительно козой или медведем. Но цель - скрыть свою личность под маской, а значит, в какой-то мере изменять свою личность - остается. Недаром одно из определений понятия "маска" гласит: "повязка с вырезами для глаз, надеваемая на лицо, чтобы не быть узнанным".
Итак, ношение маски сообщает человеку некое "инобытие", некое отрешение от собственной личности. Когда-то это воспринималось мистически, как некое сопричастие, теперь - как соблазнительная возможность говорить и поступать анонимно, как бы освобождая себя от ответственности за слова и действия.
В любой форме, однако, и на любой ступени развития маскировка есть обман, начиная от древнего охотничьего умения обмануть зверя и вплоть до новейшего шуточно-карнавального морочения друзей и знакомых. Но наряду с безобидным шуточно-игровым поддразниванием маскарад может служить иногда и целям недружелюбной интриги, сплетни и клеветы (вспомним "Маскарад" М.Ю. Лермонтова).
Наконец, в-третьих, обычай праздничного ношения масок и маскарадных нарядов создает еще в одном и более широком смысле "инобытие" - уже не субъективное, а объективное: не для данной личности, а для всего коллектива. Ведь главное отличие всякого праздника от будней в том, что на праздник все наоборот: в будни люди работают - в праздник отдыхают; в будни едят скромно и скудно - в праздник пируют и объедаются; в будни погружены в заботы - в праздник развлекаются и веселятся; в будни полны земными интересами - в праздник (если он религиозный) идут в церковь, слушают обедню; и т.д. В праздник человек и одет не так, как обычно. Степень этого "не так" различна: от надевания простой, новой одежды и вплоть до ношения диковинного и уродливого наряда, чудной и страшной маски; все равно - лишь бы было не так, как в будни. А отсюда следует, что ношение масок и ряжение, каково бы оно ни было, и сейчас подчеркивает и усиливает резкое отличие праздника от буднего дня.
Человеку психологически свойственно это неустранимое стремление время от времени отвлекаться от серой и однообразной будничной обстановки, вырываться из нее в какой-то иной мир, в "инобытие". И чем меньше это "инобытие" будет похоже на будничную повседневность, тем лучше. <...> Практика праздников с маскарадами, танцами и другими развлечениями помогает психологически создать праздничное настроение.
Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. Исторические корни и развитие обычаев. М., "Наука", 1983. C. 185-193.
|